Семен Злотников — сценарист, писатель, режиссер — автор, известный в Европе, Америке, на японских островах и даже на австралийском континенте. Его пьесой «Пришел мужчина к женщине» в 1989 году Иосиф Райхельгауз открыл московский театр «Школа современной пьесы».
В начале декабря афишу театра «Школа современной пьесы» пополнило еще одно название: «Вальс одиноких», в собственной постановке автора, Семена Злотникова. Мы встретились в кафе театра на Неглинной, тема определилась сама: любовь на фоне трагифарса. Тема любви как луч света пронизывает все пьесы драматурга, начиная с его знаковой для российской действительности «эпохи девяностых» постановки Иосифа Райхельгауза «Пришел мужчина к женщине». И без любви, уверен Семен Злотников, родятся уроды, это касается и людей, и пьес.
— В театре «Школа современной пьесы» было поставлено несколько ваших вещей: «Пришел мужчина к женщине», «Все будет хорошо, как вы хотели», «Уходил старик от старухи», «Прекрасное лекарство от тоски». И вот сейчас пятая — «Вальс одиноких». И трудно уловить, что вас интересует более: счастье людей или их несчастье?
— Безуспешно ищу, к слову, вместе со зрителем, ответа на главный вопрос: что мешает нам быть счастливыми? Моя первая премьера «Все будет хорошо» состоялась аж в прошлом тысячелетии, в далеком 1977 году на Невском проспекте, в театре Комедии. И моим первым режиссером был величайший мастер всех времен и народов Петр Наумович Фоменко. Без преувеличения, он заразил меня СВОИМ ТЕАТРОМ — умным, добрым, непременно смешным и грустным одновременно, глубоко сочувствующим людям и ждущим от них же ответа. Можно сказать, что суперидея Петра Наумовича «достать зрителя» застряла во мне и проросла буйным цветом. Собственно, величайшая мечта любого художника — не оставить человека равнодушным. Что-то обязательно должно произойти с ним по прочтении книги или просмотра спектакля. Зритель из театра должен уйти хотя бы чуточку другим… Невероятная, скажете, невыполнимая задача, но — какая благородная! Великий Лев Николаевич Толстой называл сей благородный порыв художника — порыв переделать мир, очистить от скверны и сделать добрее — энергией заблуждения. Не знаю, как это происходит у других писателей и режиссеров, но я без этого самого «заблуждения» не приступаю к работе. Как человек поживший, я могу быть скептиком и понимаю, что мир наш таков, каков есть, и нам остается его принимать или не принимать. Но в том-то и фокус, что художник ни в каком возрасте и ни при каких обстоятельствах не может быть скептиком и соглашаться с этой вялотекущей реальностью. В любом случае, делай, что можешь и во что веришь, настаивай на своем — а там еще увидим, может, не все так уже безнадежно… Годы и десятилетия писания пьес для меня были поиском путей и средств, как мне достучаться до моего зрителя? Как мне понять, чего он ждет от меня, и как мне поведать, чего я хочу от него? Как ощутить боль ближнего? Как нам вместе заплакать или засмеяться? О чем говорить и как? Однажды, набив синяков, вдруг понимаешь простую вещь: кратчайший путь к сердцам людей пролегает… через твое сердце. Сердце писателя или артиста. Именно по ветхозаветной схеме, как ни банально это прозвучит — от сердца к сердцу.
— Но сколько людей — столько сердец, и где оно, то общее, что может нас объединить? Семья? Школа? Родина? Природа? Мир во всем мире?
— Мир во всем мире, природа, родина, школа, семья могут превратиться в непрекращающийся кошмар, когда нет совсем малого — любви. Без нее нет радости, нет жизни! Сколько помню себя, с самого детства пытался понять: и чего это людям не живется? Солнце, звезды, земля, горы, моря, бескрайние просторы, мир! Казалось бы, живи и получай удовольствие! А вот — не получается! Грыземся, воюем, мучаемся, страдаем! Не добившись ответа в жизни, я принялся за писание драматических произведений. От пьесы к пьесе я придумывал разных мужчин и женщин, и помещал их во всевозможные житейские ситуации. Так возникли многонаселенные пьесы: «Мутанты», «Команда» «Сцены у фонтана», «На четвертые сутки после исчезновения». Но гармонии как-то не получалось. И в искусстве, как в жизни, меня догоняли все те же черные всадники: ложь, эгоизм, душевная глухота, боль и тоска. Наконец, отчаявшись добиться гармонии среди многих, я, как говорится, сузил масштаб своих драматических притязаний до двух персонажей — мужчины и женщины. Так появились пьесы: «Пришел мужчина к женщине», «Уходил старик от старухи», «Триптих для двоих», «Иван и Сара», «Инцест»…
— А что для вас в этом ряду «Вальс одиноких»?
— Пьесы «Вальс одиноких» и «Инцест», на мой взгляд, являют собой пример чувственной, как я это для себя обозначил, драматургии. Я намеренно поместил героев в идеальную ситуацию, вне бытовых или социальных коллизий. Они абсолютно здоровы, не нуждаются в деньгах, жилье, они даже внешне красивы, и вообще, кажется, созданы для счастья, как птица для полета. Один польский критик, разбираясь со мной, провел параллель с Чеховым, у которого во всех пьесах сюжеты движутся на разрыв устоявшихся связей, в то время, как у Злотникова (то есть, пардон, у меня!) явно прослеживается попытка соединить людей. Другое дело — что из этого получается…
— Пьесе «Вальс одиноких» без малого двадцать лет. А тема одиночества вполне успешной женщины сегодня звучит куда злободневнее. Вы знаете ответ на вопрос: почему? Вам, как автору спектакля, удается сказать что-то определенное в финале, как вам кажется?
— Эта пьеса полна для меня загадок, как никакая другая. Не в смысле построения. На главные вопросы, которые в ней звучат, мне кажется, не существует ответа. Что наша жизнь, например? Что такое любовь? Почему одного любят, а другого не любят? Отчего мы бываем одиноки?.. Или, к примеру, я, автор, до сих пор не могу с уверенностью сказать, умерли ее бывшие мужья, сбежали, или она их придумала. Мне кажется, так у актрисы появляется возможность играть каждый раз по-разному. В ряду моих пьес «Вальс» пьеса особая, мистическая. Над ней интересно думать. Там внутри размышления о любви вообще. В некоем космическом плане. И сколько-то там еще попутно возникающих сюжетов и коллизий. Представьте, на минуточку, любовный треугольник, внутри которого женатый мужчина тайно любит женщину тридцать лет, и при этом на ней зарабатывает, знакомит ее с другими мужчинами. Действие разворачивается в Америке, но одиночество не имеет географии…
— Вам как исследователю — понятнее женщины или мужчины? И, когда вы пишете о любви, вы берете что-то из реальной жизни, «списываете» с нее? Или придумываете?
— Как-то на репетиции Татьяна Веденеева заметила полушутя: «И все-то, Семен, вы про женщин знаете!». Я отшутился: мол, возможно, что в прошлой жизни я был женщиной. Шутки шутками, но о том, что откуда берется — можно только догадываться. Психология творчества — вещь малопонятная. Недавно участвовал в программе Андрея Максимова. Без преувеличения, выдающийся телеведущий. Первый, на моей памяти, кто не тратит драгоценное время на выяснение скучных биографических подробностей, а сразу и в лоб задает сущностные вопросы: а любовь существует? А верность? А дружба? А как надо жить? Не ожидаешь такого. И вот, с непривычки, я сразу признался (благо за примером далеко не надо было ходить), что уже почти 30 лет верно люблю одну женщину — мою жену. Ну, и верность, мол, значит, тоже не пустой звук. Заметив, впрочем, растерянность и недоверие на его лице, я тут же признал, что на самом-то деле не все в моей жизни было так правильно, и верным (прошу прощения за тавтологию) тридцати годам женатого периода предшествовали другие тридцать, наполненных встречами и разлуками, влюбленностями и разочарованиями… Возвращаясь к вопросу о том, откуда берутся сюжеты и персонажи: все пьесы, конечно же, мною придуманы. В то же время, поверьте, что я ничего не придумывал. Господь и Судьба посылают шифры, которые мне интересно прочесть…
— А что вообще вынуждает людей заниматься творчеством?
— Могу говорить о себе. Через творчество я осознаю реальность, в которой существую. Лично меня профессия писателя развивает. И работа с хорошим артистом — обогащает! С годами, иногда кажется, что понимаешь все больше. Но иногда ощущение — вообще ничего не понимаешь! Сейчас произнесу абракадабру, полную скрытого смысла, во всяком случае, для меня: чем больше знаешь и понимаешь, тем меньше знаешь и понимаешь. Жизнь, по сути, трагична, а жить — интересно! И жить интересно, когда жизнь содержательна. Я и детям своим от всей души желаю содержательной жизни. Не обязательно богатой (хотя хорошо бы!) — но обязательно интересной. Потому что можно жить только тогда, когда интересно!
— Драматурги никогда не бывают довольны количеством и качеством постановок по своим пьесам. Вы — один из популярных российских авторов. Как складываются отношения с театрами, русскими и зарубежными?
— Полагаю, я сделал предложение театру, которое пока мало услышано. Пока могу скромно заметить: у меня еще все впереди. Сегодня, увы, как это ни грустно, в России среди режиссеров у меня нет единомышленников. Когда-то давно мы были близки с Иосифом Райхельгаузом, но сегодня он пьес не ставит. Его право. В Санкт-Петербурге живут прекрасные профессионалы Геннадий Руденко и Геннадий Май, с которыми я бы с удовольствием сотрудничал, но у них нет своих коллективов. Мне очень нравились спектакли по моим пьесам в постановках замечательного польского режиссера Томаша Зыгадло, но он, к сожалению, недавно ушел из жизни. Где-то что-то, разумеется, происходит, но знаковых спектаклей давно не случалось. С одной стороны — меня знают. С другой — побаиваются. Режиссер пошел нынче такой — хочет успеха, мало рискуя. За 35 лет в профессии, благодарение Господу, я ни разу не слышал упреков в глупости, пошлости или примитивности моих пьес. Главным «ругательством» было — они, мол, очень не простые. У меня даже хранится письмо Анатолия Васильевича Эфроса, где он сетует, что никак не подберет ключи к «Сценам у фонтана», которые ему очень нравятся. Я, в результате, дошел до того, что езжу по миру и сам ставлю свои пьесы. Совсем недавно совершил постановку по пьесе «Пришел мужчина к женщине» в замечательном, высокопрофессиональном театре города Оренбург (главный режиссер — Рифкат Исрафилов). На V Всероссийском театральном фестивале «Русская комедия» актриса, сыгравшая Дину (Алсу Шамсутдинова) получила приз имени Фаины Раневской за лучшую женскую роль, а актер (Сергей Кунин) — приз имени Игоря Ильинского за лучшую мужскую роль. Сейчас вот — в Москве… Мне очень нравится, как в «Вальсе» работают актеры «Школы современной пьесы». Талантливейшие артисты: Татьяна Веденеева, Юрий Чернов, Владимир Шульга… Бесконечно рад встрече с ними.
— Как вы ладите с собственным материалом, выступая и как драматург и как режиссер? И в режиссуре — какими принципами руководствуетесь?
— Обвиняйте меня в шаманстве, но по моему давнему, стойкому ощущению — идеи и образы являются свыше. Вообще-то над пьесой тружусь подолгу, выращиваю как дерево. В ипостаси же режиссера — искренне не понимаю, как я все это написал. Начисто забываю о своем авторстве, засучиваю рукава и превращаюсь в хирурга. Безжалостно отсекаю все, что мешает. В свое время я многому научился у Сергея Юрского, Петра Фоменко, Юрия Любимова, Геннадия Руденко, Иосифа Райхельгауза. Да и сейчас жадно ловлю любые уроки. Учиться никогда не поздно…
— Я читала, в Иерусалиме вы еще руководите авторским театром «Ковчег»?
— Уже не руковожу. Авторский театр мне был нужен, пока я писал пьесы. А я их уже не пишу. Во-первых, как я уже говорил, не для кого. Нет своего режиссера. Во-вторых, последние лет шесть или семь пишу только прозу. Говорят, получается. Да я и сам про себя все знаю. Главное — мне интересно! Пока завершаю третий роман…
— Опишите свой обычный день писателя.
— Просыпаюсь часа в четыре утра и пишу, пока сил достает. Никогда не писал по заказу, потому никто меня, слава Богу, не торопит. Работаю тщательно. Я отвечаю за то, что делаю. Театр приучил. В театре ведь нет мелочей… Ну, и семья, конечно: жена, дочь, сын, которых я очень люблю и для которых никогда не жалею времени…
— Вы с театром Райхельгауза сотрудничаете уже продолжительное время. Иосиф Леонидович не просил вас специально написать пьесу, как, к примеру, Гришковца?
— Просил. Но пока не случилось.
— Для кинематографа что-нибудь пишете?
— С кино мне не повезло. В восьмидесятые годы, еще при Брежневе мой фильм «Куда исчез Фоменко» наполовину покромсали, выбросили все самое вкусное. Картина едва прошла советское цензурное сито. Ролан Быков настаивал, чтобы я боролся за сценарий. Но возможностей отстоять работу не было. Тогда я себе дал зарок — не писать для кино. Идей было много — увы…
— Вы верите в то, что писатель/драматург может быть учителем жизни?
- Каким-то косвенным образом мы все друг друга обучаем. По большому счету, история — наш учитель. Уже давно моя настольная книга — Библия. Прошлое человечества вдруг оживает — что может быть интереснее! От того, с кем провел ночь император или полководец, и с какой ноги встал — могла зависеть судьба государства. Такие же люди, как мы, творили историю… В семидесятых годах много писали о том, чем чреват век сверхскоростного обмена информацией. Но смысл тех предупреждений я понял только сейчас. Человек, получив какие-то сведения, впадает в заблуждение по поводу своей осведомленности. Внешне-то мы информированы, однако, по сути — пусты и невежественны. Знаем по поверхности и существуем по горизонтали.
То же — о любви. Мы сейчас отстоим так же далеко от понимания чувственной стороны жизни, как дикари — от понимания виртуальной реальности. Писатели прежних эпох, конечно, могли быть учителями — благодаря своей истинной образованности, близости к природе и сути вещей и явлений. Я же на это звание никогда не претендовал. Сам пытаюсь что-то понять. Недавно перечитал (в который раз!) всего Софокла. Его «Царь Эдип» — непревзойденная вещь! По моему ощущению, в списке мировой драматургии — пьеса под номером один. Впечатление, как будто у людей в древности объем легких был раз в 10 больше, чем у нас. Трагедия — это серьезное размышление о жизни. Мы же, как черт от ладана, бежим от трагедии на сцене. Значит, получим ее в жизни. Комедию увидел и забыл, а подлинная, высокохудожественная драма — заставляет нас глубоко чувствовать, в результате, обучает.