«Однажды некий шейх по имени Хусни Муд–Аг в сопровождении трехсот тридцати трех жен и шестисот шестидесяти шести евнухов, скучая и ковыряясь в зубах, бродил вдоль крепостной стены старого города..»
« …Черный Иван, между тем, ухмыляясь, достал из заднего кармана штанин пухлую пачку долларов, небрежно швырнул их на игральный стол, инкрустированный золотыми брызгами шампанского, и лениво отхлебнул виски из бокала.»
«…Легко оттолкнувшись от скользкого края скалы, Иннокентий перелетел на соседний утес, спрятанный под облаками, метрах в двадцати пяти.
Оттолкнулся еще – и перелетел еще раз.
Так он летал со скалы на скалу, пока не приземлился возле массивных каменных ворот горного монастыря.»
«Прикол, — скажет читатель, – стёб». И будет прав.
«Последний апокриф» — именно так называется роман Семена Злотникова, цитаты из которого приведены выше. «Это я несерьезно, ребята», — вроде как заявляет автор прямо с обложки. Для тех, кто знаком с пьесами Злотникова (а они не сходят со сцены: «Пришел мужчина к женщине», «Мутанты», «Уходил старик от старухи», «Страсти по фонтану» и другие) – такое заявление мастера психологических наук несколько неожиданно.
Однако, если Злотников драматург общался со зрителем, то Злотников романист рассчитывает на телезрителя. «Нынче жизни почти не осталось, так мелькание телеэкрана – сон и игра» — пишет он в предисловии.
Нельзя не согласиться: мировосприятие изменилось, и дело не только в пресловутом клиповом сознании, а в том, что сдвинулся порог чувствительности. С раннего возраста дитя человеческое окружено картинами реальных трупов в теленовостях и вереницей картонных смертей в боевиках. Прибавим сюда же кипение жарких сериальных страстей. Как не свариться в этом бульоне?
Итак, тем кто напился яду – дайте противоядие! В гомеопатические лекарства кладут небольшие дозы того же вещества, которые вызывают болезнь.
Роман Семена Злотникова строится на пародийном нагромождении фарсовых сюжетов: кукольные трупы складывают штабелями, щедро бьют фонтаны клюквенной крови, девственные душой проститутки находят свое счастье, китайские мудрецы пророчествуют, покуривая косячок. И не сразу в этой вселенской путанице вырисовываются несвойственные для сериала главные герои. Члены одной Семьи. Ее глава НИЧТО, от которого рождаются два близнеца: Сатана и Бог. Тут же на главных ролях – Дочь Сатаны и Бог-Cын по имени Ю, он же Иннокентий, он же Авраам, он же Кришна, он же Иисус, он же… Не побоялся Злотников проклятий всех конфессий, которые делить Бога категорически не желают! Короче, чем не семейная божественная сага?
Все что творится в рожденном после изгнания из Рая мире – страсти, взрывы, измены, разорения, бандитские разборки, стягивается к одному – тайне змеиного яйца. Вернее, по сюжету, именно от змеиного яйца читатель уже приходит к новой истории сотворения мира. Злотников лихо закручивает детективную интригу, посмеиваясь над любовью читателя к мистическим загадкам. Хранитель магического предмета, несмотря на страшную, преследующую его бабу с гусем, наведенные в упор ракеты, и поцелуи чертовой дочки, пытается доставить змеиное яйцо в нужное место в нужный час.
Маски и времена меняются, но по две стороны неизменно стоят чертова рать и божье воинство. Только не зря по версии Злотникова мальчики были близнецами, — отличить, кто есть кто не так-то просто. Разгадки автор приберегает к концу: попробуй-ка, без волшебной лупы разбери, какую важную роль играет во вселенской истории московский жулик-крупье? Или, поди догадайся, что женщина очень уж легкого поведения, есть изначально матерь всего живого, Богородица, смахивающая на Марию Магдалину. По жизни (текущей в романе) ее зовут попросту Маруся.
Кто же победит? Сам Злотников (не желая, видимо, слыть оригинальным, а странно!) определил свою позицию достаточно четко.
«Наконец, Джордж поднял голову и пугливо огляделся: как ни бывало балкона с перилами, повсюду валялись осколки стекла и битой посуды, дымилась мебель, плавился железобетон, в развороченных стенах зияли проломы – а посреди всего этого ужаса и кошмара, вопреки всему, под потолком, парили, купаясь в чаду и дыму, Маруся и Иннокентий…
«Не долог и хрупок век творения рук человеческих, и только Любовь воистину вечна!» – подумал, вдруг, Джордж, с умилением…»
Любовь вечна. Правда или стёб? В принципе, автор мог бы оставить ответ на усмотрение читателя. Но его ответ однозначен. Любовь. Но не та любовь-морковь, к которой обращается потенциальный телезритель.
На мой взгляд, Злотников, начав с самых первых страниц пародировать низкий жанр, не учел, что в этом жанре сегодня издается полно книг ниже всякой пародии. И, некоторые потенциальные читатели, не уловив игры с первых страниц романа, и решив, что именно любовь-морковь и клюквенный сок вместо крови пытается им продать автор, могли не продолжить чтение, а жаль, так как повествование не горизонтально, а вертикально. Оно уходит далеко вглубь, обогащенное игрой смыслов, перекличкой мифологических образов и философских идей. А в итоге автор смеется: ничего я вам не открыл, вот он вам новый ответ — старый как мир, вот он вам, новый миф!
« – Мне снилось, как будто я старый матрац, – начал Ю. – и какие–то люди меня выбивали от пыли, трясли, потрошили, латали и штопали.
– Продолжай! – кивнул ему старый Чан Кай и припал к косячку.
– На мне, точнее сказать, на матраце – живо вспоминал Иннокентий,– вповалку лежали 600 тысяч миллиардов людей – и всем было место.
Они помолчали.
Они помолчали еще.
И еще помолчали они».